Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

«Продолжай, – шептали голоса, – не бойся…»

Вдруг образ его, запутавшегося в паутине, которую мириады поколений женщин до нее, беззащитных в такой же мужской западне, помогали ей ткать, неожиданно подстегнул ее решимость, все ее ощущения обострились, она как бы слилась с ночью, став ее частью, но при этом отдельной частью, и могла видеть словно со стороны себя и его. Ее пальцы развязали тесемку, и он предстал перед ней в первозданной наготе.

Она никогда не видела мужчину таким. Если забыть о ране, он был безупречен. Как и она сама.

Какое-то мгновение он еще продолжал сдерживать свою страсть, потом вся его воля улетучилась, он швырнул меч на постель и накрыл ее, но она захлопнулась под ним, словно устрица в раковине, и дернулась в сторону, он тут же отскочил назад, схватив меч прежде, чем до него могла бы добраться она, но она не сделала такой попытки, просто лежала рядом, глядя на него: он сидел на коленях, держа меч наготове – еще один фаллос, направленный на нее.

Все в той же круговерти сна и яви, она покачала головой, говоря ему, чтобы он положил меч, забыл о нем, лег рядом с ней.

– Не нужно спешить, – мягко сказала она, зная, что он не поймет слов, только жесты. – Ляг сюда. – Она показала ему куда. – Нет, будь нежен. – Она показала ему как. – Поцелуй меня… нет, не так жестоко… нежно.

Она показывала ему все, что хотела, что хотел он, устремляясь вперед, отступая. Скоро возбуждение охватило ее и тогда, когда они наконец соединились, она взорвалась, увлекая его на самую вершину и потом, вместе с собой, в пропасть.

Когда ее частое, прерывистое дыхание стало немного спокойнее и уши опять смогли воспринимать звуки извне, музыка все еще звучала, но далеко-далеко. Никаких звуков, которые говорили бы об опасности, только его дыхание, такое же прерывистое, как и ее собственное, тело легкое, идеально слившееся с ее телом. Словно было предназначено именно для нее. Вот этого она никак не могла понять – как или почему его тело казалось ей созданным именно для нее. Или как и почему могла она испытывать такое возбуждение, пережить такой экстаз. Он шевельнулся, размыкая объятия.

«Нет, – быстро сказали ей голоса, – удержи его, не позволяй ему двигаться, берегись, опасность еще не позади, не отступай от плана…»

Ее руки крепче сжали его.

Они проспали около часа, и когда она проснулась, он лежал рядом с ней, тихо дыша. Его лицо во сне было юным и безмятежным, одна рука крепко сжимала меч, другая касалась креста, который он носил с такой естественностью.

Это был мой самый первый подарок, говорила мне маман, я получила его в первый день своей жизни и не снимала с тех самых пор, только цепочка менялась. Он теперь его, или мой, или наш?

Его глаза открылись, и дрожь пробежала по ее телу.

В первый миг он не мог сообразить, где он, не сон ли все это, потом он увидел ее, все такую же прекрасную, все такую же желанную, все так же рядом с ним, ее странная полуулыбка омывала его с головы до ног. Завороженный, он протянул руку к ней, и она откликнулась на его прикосновение, чтобы слиться с ним снова, но теперь уже без ярости и спешки. Только чтобы продлить.

Потом, в совершенном полусне, он хотел сказать ей, как бесконечны были его Облака, Пролившиеся Дождем, как он восхищался ею и был благодарен ей, погруженный в глубокую печаль, оттого что должен был прервать ее жизнь, эту ее жизнь. Но не грустя о том, что его собственная смерть была близко. Теперь благодаря ей он умрет исполненный, ее смерть освятит справедливое дело Сонно-дзёи.

А, подумал он с внезапной теплотой, в ответ на такой дар, может быть, принести ей равный ему дар, самурайский дар, самурайскую смерть: никаких криков ужаса, в один миг жива, в другой – мертва. Почему бы нет?

Обретя с этим полный покой, сжимая в руке обнаженный меч, он позволил себе соскользнуть в черное пространство, не наполненное никакими сновидениями.

Ее пальцы коснулись его. Он тут же проснулся, готовый защищаться или нападать, крепко сжимая меч. Он увидел, как она показала на зашторенное, с закрытыми ставнями окно, приложив палец к губам. Снаружи приближался чей-то свист. Звук стал громче, потом начал затухать.

Она вздохнула, склонилась над ним, тесно прижалась, поцеловала в грудь, потом, так радостно, показала на часы на туалетном столике: четыре пятнадцать утра, и снова на окно. Она выскользнула из кровати и знаками дала ему понять, что он должен сейчас одеться и уйти и вернуться ночью, что ставни будут незаперты. Он замотал головой, притворяясь, что дразнит ее, и она подбежала к нему – тени и ее тело под прозрачной рубашкой привели его в восхищение – опустилась на колени подле кровати и зашептала, умоляя его:

– Пожалуйста… пожалуйста…

Его дух смутился. Никогда в жизни он не видел подобного выражения на женском лице, позволявшего видеть такую глубину страсти, которая была вне его понимания – он не знал слова «любовь», его не было в японском языке. Эта страсть, подобно высокой волне, накрыла его с головой, но не отвлекла от его решения.

Так легко изобразить согласие, готовность уйти, вернуться ночью. Пока он одевался, она была рядом с ним, помогая ему, отпуская его с неохотой, желая, чтобы он остался, заботясь о нем и защищая его. Приложив палец к губам, почти как девочка, она отодвинула занавеси, неслышно открыла окно, отперла ставни и украдкой выглянула наружу.

Воздух был чист. Тьма посерела перед рассветом. Небо в мелких облаках. Море спокойное. Она не услышала и не увидела никакой опасности, только вздохи волн на песчаном берегу. Вдоль Хай-стрит только редкие ниточки дыма напоминали о пожарах. Кругом ни души, Поселение мирно спало.

Он встал позади нее и понял, что момента лучше не будет. Его рука подняла клинок, костяшки пальцев побелели. Но он не нанес удар, потому что, когда она повернулась к нему, нежность и тревога за него, читавшиеся на ее лице, лишили его решимости, это и та страсть, которая все еще владела им. Она быстро поцеловала его, потом высунулась снова и посмотрела в обе стороны, чтобы убедиться, что все спокойно.

– Нет, пока нет, – тревожно прошептала она, заставляя его подождать, ее рука на его талии.

И когда она была уверена, она снова повернулась к нему еще раз поцеловала его, потом показала, что ему нужно торопиться. Он молча перешагнул через подоконник, и как только он оказался в саду, она захлопнула ставни, запор, клацнув, встал на место, и тишину ночи прорезал ее сумасшедший вопль:

– Помогииииитеееее…

Ори был парализован. Но лишь на мгновение. В слепой ярости он вцепился в ставни, ее непрекращающиеся крики и сознание, что его одурачили, привели его в исступление. Пальцы, превратившиеся в когти, распахнули одну ставню, почти сорвали ее с петель. В эту секунду первый из французских часовых выбежал из-за угла с ружьем наизготовку. Ори увидел его и среагировал первым, он выхватил «дерринджер» и нажал на курок, но промахнулся с обоих стволов, потому что раньше никогда не стрелял; пули царапнули кирпичную стену и с визгом улетели в ночь.